Метафора всех нас

Начиная с 2008 года второе апреля объявлено всемирным днем распространения информации о заболевании аутизмом. В России об этом недуге знают очень мало, хотя число страдающих им детей растет. «Лента.ру» расспросила Дуню Смирнову, создающую фонд помощи аутистам, что это за болезнь и есть ли в стране возможность как-то помочь детям и интегрировать их в общество.

Смирнова занимается вопросами аутизма давно. Несколько лет назад она была вынуждена закрыть свой блог, так как после публикации поста об отказе руководства театра «Буфф» пустить на спектакль девочку-аутистку, на страницу начали сыпаться угрозы и оскорбительные комментарии. Сейчас Смирнова вместе с журналисткой Катей Мень, режиссером Любовью Аркус и галеристкой Ириной Меглинской создают фонд помощи аутистам и их родителям.

«Лента.ру»: Давайте начнем с общего вопроса. Что вообще такое аутизм? Кого называют словом «аутисты»?

Дуня Смирнова: Я не медик и не психолог, поэтому этот вопрос, наверно, лучше адресовать не мне — я могу ответить только в общем. Аутизм — сложное заболевание, характеризующееся довольно сложными повреждениями. Кроме того, существует такое понятие, как аутистический спектр, включающий очень много подвидов этого заболевания.

Наблюдая за аутистами, находящимися на одном конце этого спектра, вы никогда не заметите, что они больны. Аутисты с другого конца спектра будут вам казаться людьми с серьезнейшими повреждениями интеллекта — таких раньше было принято называть «дефективными». Хотя они ни в какой мере не дефективные.

Зачастую люди полагают, что аутисты — умалишенные или, по крайней мере, умственно неполноценные. Это так?

Если считать 20 процентов сотрудников компании «Майкрософт», примерно половину Силиконовой долины, Вуди Аллена и математика Перельмана умалишенными, то, да, они умалишенные. У всех этих людей диагноз «аутизм».

Скажите, а существует ли статистика соотношения аутистов к нейротипическим детям (детям, не относящимся к аутическому спектру)?

Такая статистика существует, совсем точных цифр я не помню, но порядок – шесть детей на тысячу. Дело в том, что вам никто не возьмется эту статистику назвать, потому что она растет во всем мире, и растет в геометрической прогрессии.

С чем связано увеличение числа детей-аутистов?

Существует масса теорий и объяснений. Это связано и с экологией, это связано и с препаратами, которые мы получаем в раннем детстве. Одна из теорий связывает возникновение аутизма с прививками, которые делают детям.

Как рано у детей проявляется аутизм?

Никто не рождается с диагностированным аутизмом — рождаются дети как дети. И в определенный момент ребенок, который абсолютно нормально развивался, сел в полгода, в год пошел, в полтора года заговорил, может вдруг в два года начать терять все эти навыки. И вот такой регресс как раз свидетельствует об аутизме. Если ребенок шел-шел по нейротипическому пути развития, а потом свернул на аутистический, его нужно вернуть обратно на нейротипический путь. И чем раньше диагностирован аутизм, тем раньше можно его купировать и адаптировать ребенка к социальной среде.

Представим, что ребенку диагностировали аутизм в два года — тогда, если родители вовремя спохватятся, если они достаточно информированы, чтобы понять, заметить, найти правильных специалистов, провести правильные анализы, правильные тесты и так далее — то к школе ребенок уже будет полностью социализирован.

То есть у него пропадут симптомы?

Нет, он не перестанет быть аутистом, но он будет социализирован. У него останутся элементы аутичного поведения, но они будут в чрезвычайно легкой форме, никак не обременительно для нашего дикарского социума, который видит во всем патологию. А если родители заметят, что что-то не так, в шесть-семь лет, то пока они будут возвращаться назад, в ту точку, в которой началось аутичное развитие, его сверстники уйдут вперед и ребенок будет бесконечно их догонять.

На что именно должны обращать внимание родители? Ведь большинство из них даже не знают, когда им нужно начинать волноваться.

Родителям нужно отмечать, когда появилась и как развивается речь, как легко ребенок вступает в контакт глаза-в-глаза с другим человеком, как развивается его моторика, нет ли в ней цикличности — то есть не любит ли он раскачиваться, бесконечно повторять одно и то же движение. Раскачивание можно рассматривать как тревожный симптом, когда оно вдруг начинается в полтора-два года.

Скажите, пожалуйста, что у аутистов с эмоциями? Они способны чувствовать так же, как другие люди, и сопереживать другим людям?

Да, способны, просто этим надо заниматься. Неправильно думать, что аутисты бесчувственны — напротив, они слишком чувствительны. Они не могут сопереживать, потому что не могут понять, кому именно сопереживать. Аутисты не знают, нужно ли сопереживать разбитой чашке, сломанной двери, плачущему человеку или шелестящей листве. Для них все это единый мир. Дело в том, что у аутистов проблема с собственным «я» — они не понимают его границ, не понимают, как их идентифицируют те, кто их любит. Сами они могут не узнать вас и впасть в абсолютнейшую панику, если вчера вы были с распущенными волосами, а сегодня с хвостом. Но их можно этому научить — даже взрослых.

Любовь Аркус сняла фильм «Антон тут рядом» о юноше по имени Антон Харитонов. Когда она четыре года назад с ним познакомилась, Антон не говорил, не умел плакать и не улыбался. Сейчас ему 24 года, он разговаривает, плачет, смеется, ходит с отцом за водой, рубит дрова, готовит суп. Это все в них есть, просто этим надо заниматься.

Существует расхожий стереотип, что аутизм часто сопровождается одаренностью — по принципу, что переразвитость одной черты ведет к недоразвитости другой. Это действительно так?

Так бывает, но абсолютно не обязательно каждый аутист будет считать, как Рэймонд Бэббит из «Человека дождя», снимать кино, как Вуди Аллен, или играть на фортепиано, как Евгений Кисин. Это абсолютно обывательское представление.

И так же неправильно предполагать, что аутист не видит, не слышит и не понимает. Вот мы сейчас с вами разговариваем, и я слышу клацанье клавиш компьютера, но я «отключаю» этот звук, поскольку он не важен, а важен наш с вами разговор. А для аутиста стук клавиш воспринимается как грохот, который его травмирует. Потому что он не знает, что важнее — этот грохот или разговор. Но это не значит, что он не слышит нашего с вами разговора: прекрасно слышит.

Каково приходится родителям аутистов и что делается у нас и на Западе, чтобы как-то облегчить им существование?

У нас им не помогают никак. Родители аутистов — те из них, кто осознал аутизм своего ребенка и стал им заниматься, а не сдал в интернат — это абсолютно героические, святые люди. Да и те, кто сдает в интернат, не виноваты: они просто не знают, что этого делать нельзя. Им просто никто не сказал.

То есть рождение в семье ребенка-аутиста означает полную смену образа жизни для его родителей?

У нас — да, на Западе — нет. Там нет такой большой разницы, родился аутист или нейротипический ребенок. Просто с аутистом надо больше заниматься, и занятия должны быть по-другому построены. Практически все аутисты, дожившие до взрослого возраста, умеют читать, писать и так далее. Но когда они учатся, например, читать, то учатся не буквами и слогами, а словами. Специальные программы для обучения родителей давно разработаны, их не нужно заново изобретать, нужно просто перенести на нашу почву.

Как рассматривают аутизм люди, которые с ним связаны профессионально? Это все-таки болезнь или вариант нормы?

Конечно, это болезнь. Все домыслы о том, что аутизм — вариант нормы, это обывательские разговоры. Но есть болезни, с которыми люди живут и работают. Предположим, у человека хроническое воспаление желчного пузыря. Означает ли это, что его надо закрывать в интернате и не пускать к людям? Изолировать аутистов, как это делается у нас, — очень жестоко по-человечески.

Скажите, пожалуйста, а как вообще обстоят дела с диагностикой аутизма в России?

У нас все очень плохо с диагностикой, очень плохо со специалистами. Долгое время в России вообще не был признан диагноз «аутизм» — детям ставили шизофрению. Соответственно, они попадали в психоневрологические интернаты и их начинали колоть нейролептиками, от которых они превращались в овощи. И что самое ужасное — обколотых аутистов вылечить уже нельзя никак и никогда, разве что чуть-чуть помочь.

А когда эта ситуация изменилась и аутизм в России стали признавать как отдельное заболевание?

Года два назад. Но вы не думайте, что ситуация так уж сильно изменилась: поскольку в России толком нет соответствующего обучения, то в аутисты стали записывать всех подряд. Сплошь и рядом происходят истории, когда ребенку ставят аутизм и начинают его адаптировать как аутиста, а в семь лет выясняется, что он просто глухой, что он ничего не слышит, понимаете?

Кроме того, у нас признали только диагноз «детский аутизм». Это означает, что в 18 лет диагноз снимается, опять ставится шизофрения и человеку выдается путевка в психоневрологический интернат. И там ему колют те же самые аминазин и галоперидол. Возможно, в Москве и Петербурге их сейчас не колют, а в Мурманске и Анадыре колют, и еще как.

Выходит, что после 18 лет жизнь аутиста в России оказывается полностью перечеркнута?

А как работают с детьми-аутистами на Западе?

На Западе действует огромная государственная программа. Там давным-давно поняли масштаб проблемы, давным-давно знают и видят, что количество аутистов растет. На Западе запущены медицинские программы, используются всевозможные терапии, там аутисты вполне нормально работают! В каком-нибудь Пентагоне принята целая программа финансирования аутистов — детей сотрудников Пентагона. Выделяются огромные деньги на социальных работников, которые сопровождают детей, потому что родителям нужно работать, им нужно иногда ходить в театр, в ресторан.

Где учатся дети-аутисты на Западе?

На Западе давным-давно практикуется инклюзивное образование. То есть там инвалиды, люди с какими-то нарушениями, учатся вместе с обычными детьми. Такой подход, вообще-то, принят во всем цивилизованном мире, потому что это полезно обеим сторонам.

А у нас ничего нет, ни одного класса для аутистов. Их отправляют в школы для умственно отсталых, в которых они не могут учиться. При этом в России есть школы, которые готовы создавать инклюзивные классы. Но в массе это не работает, потому что нет государственной программы по работе с аутистами.

У нас нет даже единой информационной площадки, куда стекалась бы вся информация об аутизме в России, о специалистах, о местах, где можно получить помощь. Более того, в каком-нибудь Южно-Сахалинске родители живут с детьми-аутистами, даже не подозревая, что они аутисты, а считая, что у них ребенок-дебил.

Какие жизненные перспективы есть у аутистов с высокой социальной адаптацией на Западе?

Абсолютно любые. Например, знаменитая специалистка по аутизму Ирис Йоханссон из Швеции сама является аутисткой. Она возглавляет целую научную группу, у нее выходят книги, она читает лекции (здесь можно прочитать одну из книг Йохансон о ее детстве). Вуди Аллен вот кино снимает.

Перспективы зависят от того, в какой части аутистического спектра человек находится. Даже глубокие аутисты, которым трудно поставить чайник, могут, сидя у себя дома, сочинять программы, писать книги и так далее. И они все это делают. А у нас аутистов начинают колоть нейролептиками и превращают их в цветочки.

Скажите, а как относятся к аутистам люди на Западе и у нас?

На Западе к аутистам относятся чуть ли не с умилением. Если кто-то говорит, что у него ребенок аутист, его бросаются обнимать, целовать и так далее. Потому что аутисты — это в определенном смысле метафора нас всех, метафора абсолютно незамутненной человеческой души, которая не способна к компромиссу с социумом. Душа, которая не научилась врать, не научилась улыбаться человеку, который ей неприятен, не научилась скромно молчать, когда хочется вопить и кричать от боли или от радости и так далее — вот что такое аутист.

То есть получается, что аутисты не понимают социальных условностей?

Конечно. Их надо обучать выражать эти эмоции, связывать субъект и объект так далее. У них нарушены эти связи. Но все дело в том, что мы думаем о том, как адаптировать аутистов к социуму, но ни на секунду не задумываемся, что, вообще-то, мы должны адаптировать социум для них. И, прежде всего, для этого необходимо информировать людей, чтобы они не шарахались от аутистов и не боялись их.

Что, по вашему мнению, необходимо сделать России, чтобы наладить адекватную работу с аутистами?

Необходимо запустить большую здравоохранительную программу, которая будет включать и создание научно-исследовательского института, и приглашение сюда крупных западных специалистов, которые будут обучать психологов. Необходимо создавать и поддерживать диагностические лаборатории, где проводят анализы — они требуют довольно много денег. Кроме того, нужно переводить множество литературы и готовить социальных работников, которые смогут работать с аутистами.

Может быть, имеет смысл как-то дополнительно стимулировать врачей, чтобы они работали с тяжелыми аутистами, а не отказывались от них?

А что, врачи вообще идут в эту профессию, чтобы работать с легкими больными? Давайте, что ли, давать дотации хирургам за то, что они делают не только операцию по удалению аппендицита, но и коронарное шунтирование? Очень многие врачи-психологи и психотерапевты мечтают работать с аутизмом. Это не они отправляют аутистов в интернаты, а врачи из поликлиник, которых врачами можно назвать очень условно. Есть замечательные врачи — энтузиасты, подвижники, которые не просто хотят этим заниматься, которые за свои деньги ездят на западные конференции, покупают книжки, пытаются их как-то коряво переводить, потому что на русском языке ничего этого не издано.

Скажите, пожалуйста, вот вы вместе с Катей Мень, Любовью Аркус и Ириной Меглинской открываете фонд помощи больным аутизмом. Чем он будет заниматься?

Первое, что мы хотим сделать, — это не фонд, а интернет-портал, организованный таким образом, чтобы туда попадала вообще вся ценная информация об аутизме, которая есть на русском языке. Там, естественно, будет экспертиза, будут форумы по самым наболевшим вопросам и так далее

Собственно фонд будет заниматься сбором денег и финансированием различных программ, связанных с аутизмом. Для того чтобы принять ту самую государственную программу по аутизму, нужно не просто провести в Государственной Думе слушания, а нужно подготовить огромное количество документов, провести юридическую экспертизу, медицинскую экспертизу того, что предстоит сделать.

Кроме этого, фонд будет сотрудничать с несколькими юридическими службами по всей стране и создавать свою собственную службу. Эти службы должны сопровождать родителей аутистов, предоставлять им юридическую помощь, чтобы они добивались защиты прав своих детей.

m.lenta.ru

Авдотья Смирнова рассказала Светлане Бондарчук о мужчинах и силе характера

Накануне своего дня рождения сценарист, телеведущая и кинорежиссер Авдотья Смирнова встретилась с главным редактором журнала HELLO! Светланой Бондарчук и поговорила с ней по душам. О молодости и зрелости, красоте, силе характера, о семейных ценностях и многом другом. О том, как проходили съемки, вы можете прочитать в нашем материале — «Мать и сын: за кулисами интервью Авдотьи Смирновой для HELLO!»

Авдотья Смирнова

Дуня, у тебя в июне некруглый юбилей.

Как некруглый? 45 лет.

Круглый — это 40, 50. У меня тоже был некруглый в прошлом году. Что ты ощущаешь по этому поводу?

Да ты знаешь, какие-то смешанные чувства, но глубоко позитивные. Дело в том, что, когда мне было восемнадцать, на вопрос: «Сколько тебе лет?», я часто отвечала: «Будет 40, а пока 18». Я всегда ощущала, что 40-летие будет каким-то важным рубежом и тогда начнется самое интересное, — так оно и оказалось. И я люблю свой нынешний возраст, мне в нем очень хорошо. Лучше, чем когда бы то ни было в моей жизни. Я очень люблю свою молодость, потому что мне очень повезло, она пришлась на прекрасное время, и жизнь столкнула меня с потрясающими людьми. Но я не люблю себя в молодости.

А чем ты была недовольна? Своей внешностью или.

Всем. Я была недовольна своей внешностью, но самое главное, что молодость — это время, когда мы не владеем собой, мы не умеем собой управлять, наше представление о себе совершенно не соответствует тому, что мы есть на самом деле. Мы хотим рассказать о себе миру, а мир нами почему-то совершенно не интересуется. Нам кажется, что мы такие замечательные и интересные, а этого не замечают. Когда я была юной девушкой, я все мечтала, как у меня будут брать интервью. А сейчас я ненавижу это занятие, потому что мне неинтересно говорить про себя. Мне очень интересно расспрашивать, слушать про других людей, вникать в других людей. А про себя что говорить?

Я понимаю. Еще во время интервью бывает, что задают дурацкие вопросы. Мне в таком случае хочется сказать: «Ну вы погуглите!». В Интернете же про меня все уже придумано!

Светлана Бондарчук и Дуня Смирнова

У тебя есть какие-то неправдивые истории, которые за тобой хвостом по жизни тянутся?

Ну, их все знают. Кто-то лет семь назад в интернете опубликовал историю моей жизни, где переврано абсолютно все. От первого до последнего слова. Это называется «Слышал звон, но не знает, где он». Там употребляются действительные фамилии моих друзей или моих близких, но им приписаны совершенно другие истории. Якобы в 14 лет я стала возлюбленной художника Свена Гундлаха. Со Свеном Гундлахом я познакомилась, когда мне было 18, и видела я его раз пять в жизни.

Можно успеть стать возлюбленной.

Нет, абсолютно. И он принадлежал к кругу московских концептуалистов, тогда в среде художников, как, впрочем, и сейчас, были непростые отношения, а я принадлежала совершенно к другой компании.

Питерской?

Нет-нет, московской. Я же выросла в Москве, в Питер уехала в 20 лет. Но я дружила в основном с питерскими, с группой «Новые художники» во главе с Тимуром Новиковым. Ну, там, в этой статье, было написано бог знает что. Что мы со Светой Беляевой, Шурой Тимофеевским и первым мужем, отцом моего ребенка Аркадием Ипполитовым, жили вчетвером. Со Светой Беляевой, ставшей впоследствии телеведущей Светланой Конеген, я познакомилась, когда мне было 24, за год до развода с мужем. Мы бывали в одной компании, но это было раз десять за жизнь, понимаешь?

Ну все равно, Дуня, когда вокруг человека рождаются байки и истории, неважно, заказные или придуманные «из любви к искусству», но это говорит только о том, что ты волнуешь, ты интересна. Зная тебя, я понимаю, что сейчас ты скажешь: «Да мне по фигу».

Абсолютно. Но когда я стала работать на телевидении, я вдруг с ужасом поняла, что у огромного количества людей, которых я никогда не видела и, возможно, никогда не увижу, есть какие-то соображения на мой счет, и поначалу сознавать это было довольно травматично.

То есть они знакомятся с Дуней, но у них уже есть мнение, что она за человек. Я тоже с этим сталкивалась.

Да, и в какой-то момент я по этому поводу решила одну простую вещь, что вот у них есть такой придуманный персонаж — Дуня Смирнова. Ну, хорошо, пусть будет. Если им надо, как я это называю, «погонять желчь», и они выльют эту желчь на меня, а не на близких, ну и отлично. На каждый чих не наздравствуешься. Меня такому отношению Таня Толстая научила.

Авдотья Смирнова и Татьяна Толстая в «Школе злословия» А сама Таня?

О, Таня самый свободный человек на свете из тех, кого я знаю.

Она твой друг?

Это так не называется, она одна из нескольких людей, которые в высшей степени на меня повлияли.

А с чего началось ваше знакомство, с программы «Школа злословия»?

Нет, еще до программы нас познакомил наш общий друг — кинокритик Шура Тимофеевский, и мы как-то стали дружить втроем. Отношения много раз менялись — так-сяк, ближе-дальше. Сейчас это уже скорее родственные отношения, но она, безусловно, мне очень в жизни помогла. Потому что я была человеком, зависимым от чужого мнения.

Это ты была зависимым от чужого мнения?

Да. И очень на него ориентированным. Понимаешь, у каждого из нас есть своя референтная группа, грубо говоря.

Кто был в твоей группе?

Разные люди. Она была, я бы сказала, излишне широка. Я не достигла таких высот духа, как Татьяна Никитична Толстая, но я очень ей благодарна, потому что она меня освободила от многих комплексов и лишних переживаний.

Ну, например?

Например, я плакала от критических рецензий на фильмы и от каких-нибудь злобных отзывов в интернете. Она меня научила «отращивать» толстую шкуру.

И как можно этому научить?

Она много со мной об этом разговаривала, и из тех уже 15 лет, что мы дружим, 6 лет мы прожили в большой душевной близости. И естественно, когда ты близко наблюдаешь человека, которым восхищаешься, то пытаешься понять, как это устроено, как он так может? Для меня с годами свобода внутренняя стала одной из самых главных ценностей в жизни. Когда мы ориентируемся на то, чтобы понравиться кому-то, мы обеспечиваем себе невроз. Буквально три дня назад мы с моей ближайшей подругой, сценаристом Аней Пармас, болтали, и я вдруг сформулировала для себя такое наблюдение: в последнее время я встречаю большое количество женщин, необычайно красивых, чрезвычайно за собой следящих и очень много вкладывающих сил и времени в свою красоту. При этом в большинстве своем эти женщины страшно несчастны. У них невроз, у них фрустрация, у них бессонница, и это они меня спрашивают: «А как быть счастливой?». И я вдруг поняла, что вся беда в том, что они выстроили в голове образ той идеальной себя, какой они хотели бы быть, и этот образ они любят гораздо больше, чем свою жизнь. Этот образ выстроен на основании журнальных картинок или в соответствии с представлениями кого-то об этих женщинах. В любом случае идеал недостижим, и ничего, кроме несчастья, такая ориентированность не приносит. Жизнь проходит в стремлении еще чуть-чуть похудеть, еще красивее накраситься. чтобы что? Жизнь проходит совершенно незаметно, без ощущений радости и горя. Они живут, не смакуя и не благодаря за каждый миг счастья.

Светлана Бондарчук Согласна с тобой. И, признаться честно, если бы ради того, чтобы поддержать форму, мне пришлось отказываться от еды, это был бы полный крах Светланы Бондарчук. Мне повезло с конституцией, я стройная от природы. И в салонах и тренажерных залах провожу не так уж много времени. Не потому, что мне лень, просто времени своего жалко.

Мы как раз недавно говорили об этом с Чулпан Хаматовой — про то, как нам скучно делать маникюр.

Но ведь она — актриса, героиня, красивая женщина. Это часть профессии.

Ну да, но ее это тяготит. И я ее очень хорошо понимаю. Потому что для меня это просто очень скучное занятие. Очень.

Дуня, ну вовсе не обязательно тратить на это массу времени. Иногда достаточно 15 минут, и мы — принцессы.

Ты — безусловно принцесса. А я как-то себя принцессой не чувствую. На самом деле все девичьи характеры прекрасно раскладываются по сказке «Снежная королева». Все девочки либо Герды, либо Снежные королевы, либо Маленькие разбойницы. Я — Маленькая разбойница, безусловно. Тут даже сомнений никаких нет. А ты скорее Герда.

А твои родители, какую роль они сыграли в формировании Дуни Смирновой? Ты говоришь, что была полна комплексов по поводу своей внешности. Как это получилось? Тебе не говорили дома, что ты прекрасна?

На самом деле все эти сеансы психоанализа с воспоминаниями о том, как нас не обняли или что нам сказали, может быть, помогают людям с тяжелым эмоциональным фоном. Для людей вроде меня, которые любят жизнь, которым нравится их жизнь, это бессмысленно. И мне кажется, что это не очень-то хорошо по отношению к родителям, которые тебя любили, как умели, и воспитывали, как умели.

Мудрые слова.

Мы сами родители, и все чувствуем вину перед своими детьми, что мы их либо не так воспитывали, либо мало им уделяли внимания, либо что-то упустили в их жизни, либо в нужный момент не оказались рядом. Никто не знает, как воспитывать детей. Как говорит мой папа: «Чем больше у меня детей, тем меньше я понимаю, как их воспитывать». Поэтому предъявлять счет родителям за то, что у тебя такой характер, по-моему, даже не глупость, а перекладывание ответственности на других. В одной и той же семье, у одних и тех же родителей вырастают очень разные дети. Посмотри на истории близнецов, которые иногда бывают фантастически разные по характеру. Хотя, казалось бы, у них все одинаковое, даже внешность. Знаешь, когда у меня был тяжелый подростковый возраст, у меня, естественно, были конфликты с родителями. И мама просто от них страдала, а папа пытался промывать мне мозги. И вот тогда он мне сказал такую фразу: «Не мое дело заниматься содержанием твоей личности. Что Господь дал, то в тебе и есть. Но я могу откорректировать форму». Меня тогда страшно обижало то, что он не хочет разобраться в моем содержании. Сейчас, когда я уже почти 45-летняя тетка, я понимаю, что он был абсолютно прав, потому что в некотором роде нам детей выдают. И неважно, верующий ты или атеист.

А ты верующая?

Я верующая, да. Но атеистов я так же уважаю, как и верующих. Атеизм — это довольно сложное и ответственное мировоззрение. Так вот, если ты верующий, то ты считаешь, что это Господь в тебя вложил, если ты атеист, то ты понимаешь, что это уникальное сочетание генов. Поэтому претензии к родителям типа «Я такая, потому что мама меня не обнимала или потому что папы никогда не было дома» — это ерунда. Ты такая, потому что ты такая.

Но все равно родители порой вмешиваются в наши судьбы. Твой папа, известный режиссер Андрей Смирнов, был против твоего поступления во ВГИК?

Да, но это же было мое дело — слушаться или нет.

Но ты послушалась.

Я послушалась. А вот мой младший брат не послушался. И пошел во ВГИК. И сейчас успешно учится у Сергея Соловьева. Правда, папа пытался ему запретить, но тут уже все три дочери взбунтовались и сказали: «Оставь его в покое. Пусть хотя бы младший поступает, как хочет!»

А почему папа был против вашего такого пути?

Он считал, что кино должно быть личным выбором, а не инерционным. И он прав. Мне жаль только, что, может, я бы раньше познакомилась с Максом Осадчим. Или с твоим мужем Федей. Но все равно со всеми, с кем мне было суждено подружиться, я подружилась. И без всякого ВГИКа.

Твоему сыну Даниле уже 24. Как у тебя с ним складываются отношения?

Мы очень дружим. Сейчас мы живем в разных городах: он — в Питере, я — в Москве. Мы очень скучаем друг по другу, и бывает так, что либо он, либо я приезжаем, просто потому что соскучились, без всяких дел. Муж мой страшно над нами издевается и говорит, что у нас отношения, как у пылких влюбленных. Потому что мы в течение дня переписываемся нежнейшими эсэмэсками, все друг другу рассказываем. А когда встречаемся, в первый момент у нас обязательно вспыхивает скандал из-за ерунды с дикими воплями. На самом деле мне повезло, что мне выдали вот такого замечательного товарища.

Дуня Смирнова с сыном Данилой На кого он похож?

Внешне — на папу, на Аркашу. По характеру — ни на кого, взял и от отца, и от матери. Он дружит и с Аркадием, и со мной, у нас прекрасные отношения, я и с Аркашей дружу. Грех жаловаться, что называется.

Чем он собирается заниматься?

Он вратарь сборной России по пляжному футболу. Он стал с этой командой чемпионом мира, чемпионом Европы. При этом он самый молодой человек в сборной, поэтому на больших соревнованиях он — второй вратарь. Основной вратарь — это Андрей Бухлицкий, выдающийся парень. Он признан лучшим вратарем мира. Даньке не хочется бросать футбол. И это вполне себе работа. Но пляжный футбол — спорт сезонный. В ноябре у них последнее соревнование обычно в Эмиратах.

А кино его интересует?

Да, он окончил продюсерский факультет у Сергея Сельянова, говорит, что ближайшие два года будет определяться с профессией. Он у меня работал на картине администратором площадки и локейшен-менеджером.

Справился?

Справился. И ему очень нравится. А ты же знаешь, как устроено кино: кино не совместимо ни с чем больше. Если ты выбираешь кино.

. то надо уходить из большого спорта.

Совершенно верно. А уходить сейчас ему жалко. Он очень часто спрашивает: «Мама, а что мне делать, как ты считаешь?». Я говорю: «Не-не-не, дорогой. Это твоя жизнь, тебе решать». Главное для мужчины, на мой взгляд, — это научиться делать выбор. Как ты знаешь, у русских мужчин с этим большие проблемы.

Ты считаешь, что у русских?

Я считаю, что да. У русских. Потому что у нас очень разболтанный этический кодекс. Еще до лихих 90-х, при советской власти, когда была двойная мораль: на партсобрании говорили одно, а дома — совсем другое. И поэтому у нас очень плохо со свободой воли и свободой выбора. Сочетанием их. Я сама научилась этому крайне поздно. В молодости я хотела все и сразу.

А в какой момент ты решила стать режиссером?

Да я не решила, так получилось. Я написала сценарий «Времена года» для Леши Учителя, с которым мы тогда вместе работали. А у Леши параллельно развивался «роман» с замечательным сценарием Александра Миндадзе «Космос как предчувствие». Леша колебался, сомневался. Потом мы с ним очень сильно расходились во мнении, кто должен играть главных героев. И кроме того, не давали деньги. А в тот момент «Госкино» возглавлял Александр Алексеевич Голутва. И Александр Алексеевич сказал ему: «У меня есть деньги на дебют, а что ты думаешь, если мы с тобой запустим Дуню с дебютом»?

У тебя были амбиции?

Нет, я не хотела быть режиссером. Я две недели думала и в итоге с ужасом согласилась, но не потому, что мне хотелось. Мой характер таков: я считаю, что вызовы надо принимать. Ты можешь проиграть, ты можешь снять плохой дебют, у тебя может не получиться, но это означает, что тебя переводят на следующий уровень, как в компьютерной игре. Когда ты прошел уровень и перешел на следующий, то сначала можешь и не пройти. Если стрелялка, то тебя расстреляют, если бродилка, то ты провалишься в яму, но ты уже на другом уровне, и можешь теперь пробовать и искать. И я рискнула.

В итоге фильм получил название «Связь» и взял «Приз за лучший дебют» на «Кинотавре». Там снимались Анна Михалкова и Михаил Пореченков — это те актеры, которых ты изначально хотела утвердить?

У тебя вообще, что называется, чутье на актеров. Ты для меня даже Федю открыла по-новому. Как он сыграл у тебя в фильме «Два дня», это для меня было неожиданно.

На самом деле, как я сейчас понимаю, в «Двух днях» использовано примерно 15 процентов его актерских и личностных возможностей. На самом деле все считают, что он такой шалопай, он же человек очень закрытый, не мне тебе говорить. И что я в нем страшно люблю — очень стеснительный. В киношной среде Федю все любят и относятся к нему отлично и хорошо. Потому что он профессионал и потому что он отличный товарищ. Он не раз на моих глазах и по моей просьбе, да и без моей просьбы, помогал людям. И друзьям, и тем, кто к нему относился до этого плохо. И потом я его обожаю, потому что Феде ровно 11 лет. И ни днем больше.

Может быть, 12? (Смеется.)

Иногда ему 6. Но в принципе ему 11. То, как он бесится, когда что-то не получилось или что-то не так, — это умереть и не встать. Я к нему испытываю чувства совершенно как старшая сестра. Хотя Федор старше меня, но у меня ощущение, что это мой младший брат. Младший брат, которого я обожаю, которым восхищаюсь и над которым я могу насмешничать.

В «Двух днях» Федя играет чиновника из Москвы, который знакомится с литературоведом из провинции, и неожиданно эти две вселенные начинают притягиваться. Но тебе не кажется странным, что ты своим фильмом как-то предсказала и свою судьбу? Свои отношения с Анатолием Чубайсом? То есть ты, как художник, что-то себе наколдовала?

Ну, это знаешь, такие насмешки судьбы. Она так смеется. Я веселилась по этому поводу. У нас была премьера «Двух дней» в сентябре, а роман у нас начался на следующий год в октябре.

А ведь было ощущение, что ты на себе, как на потенциальной жене, поставила в какой-то момент крест.

«Поставить крест» — звучит как-то трагически. Я просто не хотела замуж, Свет. Мне нравилось жить одной, и я эту жизнь принимала. Мне казалось, ну и что, что одна? У меня сложилась жизнь вот так.

Я очень хорошо помню, как лет семь назад я делала благотворительное мероприятие, в качестве лотов были вещи «из 90-х», актуальные по сей день, и я попросила тебя, работающую в то время у Анатолия Чубайса, чтобы он посодействовал. Ты мне, кстати, тогда помогла, передала от Анатолия какую-то скульптуру, которую мы успешно продали на благотворительном аукционе. Так вот, я помню, с каким уважением ты к нему относилась, с каким теплом о нем говорила, и мне в тот раз показалось, вот честно, что ты в него влюблена. Были эти ощущения: предчувствия, симпатии?

Как сказать. У меня было восхищение, колоссальное уважение, понимание масштаба личности, желание быть рядом в качестве друга или в качестве сотрудника. Мы же дружили. Но у меня есть такая особенность, как у Феди культ товарищества, так у меня в жизни культ дружбы. Я считаю, что дружба — это наивысшая форма любви. Потому что в любви есть корысть эмоциональная, а в дружбе нет. И мы дружили восемь лет до того, как у нас начались другие отношения. Поэтому я очень рада, что так случилось. Бывают пары, у которых, наоборот, сначала любовь, а потом дружба. У нас случилось вот так.

Ты недавно создала и возглавила фонд содействия решению проблем аутизма «Выход». Почему ты занимаешься именно аутизмом?

У меня есть ощущение, что не мы благотворительность выбираем, а благотворительность выбирает нас. Так случилось, что моя близкая подруга Люба Аркус четыре года снимала фильм о судьбе мальчика-аутиста Антона. А Люба — человек радиоактивной мощности, и, соответственно, все ее друзья так или иначе были вовлечены в историю Антона, которая действительно очень драматична. И потом, погружаясь, знакомясь с родителями этих детей, мы в какой-то момент осознали, что с аутизмом в стране ситуация даже не катастрофическая, а из ряда вон выходящая. Когда Чулпан Хаматова с Диной Корзун делали фонд «Подари жизнь!», им не надо было объяснять в Минздраве, что нужно создать профессию онколога. Онкологи уже были. А представь себе, что не было бы онкологов вообще? Что в России диагноз «рак» не был признан? Вот это ситуация с аутизмом. Когда нет вообще ничего. Как бы ни было тяжело принимать это решение, но мы договорились, что не будем заниматься адресной помощью. Это бессмысленно. Если мы соберем денег на конкретного ребенка, родители наймут одного из четырех на всю страну сертифицированных поведенческих терапевтов, а дальше этот ребенок что будет делать? Он куда пойдет? Для них нет ничего. Поэтому мы помогаем не одной семье — мы помогаем проектно. Мы создали класс, в котором при обучении аутистов применяется метод поведенческой терапии, начали магистерскую программу по поведенческой терапии. Со 2 по 4 июня мы проведем в Сколкове огромную международную конференцию по аутизму. Мы ее делаем вместе с Московским городским психолого-педагогическим университетом и Йельским университетом. Потому что при Йельском университете много лет существует центр изучения детской психологии. К нам приезжает десант ученых с мировым именем, которые будут читать лекции и проводить семинары для наших специалистов. Потому что надо делать все и сразу, потому что нет совсем ничего: ни диагностики, ни системы ранней помощи, ни инклюзивного образования, ни социального.

Я знаю, по статистике, сейчас аутизм — явление стремительно распространяющее.

Да, каждый 88-й ребенок.

Как-то можно понять, с чем это связано?

Нет консенсуса по этому поводу, потому что аутизм находится в процессе изучения, он не так давно был выделен. Описан он был, по-моему, в первый раз в конце 40-х как особенность развития. Это же не называется болезнью, это называется «особенность развития». Нет единой причины. Есть большое количество ученых, которые считают, что повинны экологические изменения. Существует большой круг ученых, которые считают это заболевание генетическим, но последние исследования показывают, что генетика виновата далеко не во всех случаях. Там какое-то сочетание факторов. Есть ученые, которые считают, что прививки часто выступают в качестве триггерного механизма аутизма, а есть ученые, которые это опровергают. Это на самом деле важнейшая научная дискуссия и важнейшие исследования. У нас этими исследованиями не занимается никто. Мы помогаем двум лабораториям из трех, которые частично исследуют аутизм. То есть они исследуют аутизм и многое другое. А лаборатории, которая исследует именно аутизм, у нас просто нет. Ни одной. И у Любы в фильме действующие психиатры говорят, что нет никакого аутизма, это просто модный диагноз. Вот так. Во всем мире есть, а у нас нет.
Единственное, что меня как-то утешает, это то, что 40 лет назад в Америке с аутизмом была такая же ситуация, как у нас сейчас.

То есть, чтобы достичь того же уровня понимания этой проблемы, нам нужно ждать 40 лет?

Может быть, и быстрее, по той простой причине, что нам не приходится изобретать велосипед, мы можем пользоваться тем, что мир уже разработал. Другое дело, что государственная машина — всегда очень тугой и медленный механизм.

Во всем мире.

Абсолютно. И во всем мире это всегда начинается с родителей и с энтузиастов-общественников.

И тебя Анатолий поддерживает в этом.

Авдотья Да, конечно. Он сам очень много занимается благотворительностью, имеет самое непосредственное отношение к первому московскому хоспису и вообще созданию фонда «Вера». А по аутизму он скоро сможет читать лекции, потому что я прихожу и все ему вываливаю.

А твоей работе в кино он помогает?

Мы сейчас с Аней Пармас пишем большой 8-серийный сценарий, сидим нос к носу целыми днями у нас дома. Поэтому вечером он приходит и спрашивает нас: «Вы сегодня были талантливыми девушками или бездарными?» В том случае, если мы были талантливыми девушками, мы ему тут же рассказываем, что придумали.

А если бездарными, то готовите ужин?

Если бездарными, то нам рассказывать нечего. Ужин есть всегда, это ты уж не сомневайся.

Ты вышла замуж два с половиной года назад. За эти два года твоя жизнь сильно изменилась? Или все осталось по-прежнему?

Конечно, она очень сильно изменилась. Во-первых, я переехала из Питера в Москву, обратно. Я мечтаю вернуться в Питер, потому что я не люблю Москву. Во-вторых, я замужняя женщина, а была незамужняя — это разный образ жизни. Я должна считаться с мужем, и ты же прекрасно сама знаешь, что семейная жизнь — это всегда определенные компромиссы, вы должны идти друг другу навстречу. Я привыкла допоздна засиживаться и болтать с друзьями. У меня муж встает в 7 утра, поэтому.

Когда ты курить бросала, этот поступок ты посвящала ему?

Ну, естественно. Но пока успехи небольшие. Кроме того, приходится фильтровать базар, к чему я, в общем-то, не привыкла и что у меня получается не всегда. Раньше я несла ответственность только за себя, мне было абсолютно плевать, кто как истолкует мою речь. А сейчас я должна понимать, что мое мнение воспринимается как наше семейное мнение. Это большая ответственность и это, пожалуй, единственное, что мне тяжело дается. А так, мы же дружим, нам весело, интересно вместе.

Лет пять назад я оказалась в одной компании, и пришел Анатолий Чубайс. Я сразу как-то поняла, что он очень легкий, добрый, открытый, чем-то даже Федю напомнил своей застенчивостью.

Он застенчивый, это правда. Но определяющее качество другое — у него исключительное чувство долга. Дело в том, что ведь чувство долга у человека врожденным не бывает. Оно только с годами появляется. И вот у него чувство долга просто феноменальное.

Я его видела, правда, только в товарищеской, непринужденной обстановке. Но, мне кажется, тебе повезло. Да и ему повезло!

Я думаю, мне больше повезло, чем ему. Уже, правда, понятно, что такое счастье.

Ну вот, значит, заслужила.

Нет, наоборот. Я воспринимаю это как аванс. Это еще то, что надо кармически отработать. Потому что, если так повезло в жизни, это налагает на тебя огромное количество обязательств перед самой жизнью. Мне хорошо, мне повезло, а массе народу плохо, тяжело и не повезло. Поэтому с этим надо что-то делать. На самом деле вся эта системная благотворительная работа очень тяжелая. Очень. Она энергозатратная, она съедает много времени, и, кроме того, ты сталкиваешься с человеческим горем, и это довольно сильно бьет по тебе. Но при этом мы с Чулпан недавно про это говорили, спроси меня сейчас: «А ты согласилась бы без этого жить?» Да больше ни за что и никогда. Потому что эту работу я делаю прежде всего для себя. Она меня избавляет от чувства вины.

Сейчас вообще такой интересный период в мире, в жизни, это не мода, а потребность людей заниматься благотворительностью.

Я считаю, что самое главное, что происходит сейчас в России, — это волонтерское движение. Начиная с московских пожаров, потом Крымск, поисковой отряд «Лиза Алерт», фонд Лизы Глинки, фонды «Вера», «Подари жизнь!», «Линия жизни», «Даунсайд ап», «Обнаженные сердца», фонд Кости Хабенского, фонд Ксюши Алферовой и Егора Бероева. Мы присутствуем при естественном зарождении гражданского общества. Когда люди, граждане, берут на себя обязательства и ответственность, которые никто не спускал сверху. В начале мая я была в Ереване, там Гор Нахапетян устраивал большую встречу для благотворительных фондов. Это было безумно интересно, и мы там все друг друга увидели, хотя все между собой связаны, знакомы хотя бы через одного. Ты знаешь, это может быть сейчас лучшая российская тусовка. Просто замечательные люди. И знаешь, что меня поразило? Есть некий стереотип в отношении людей, занимающихся благотворительностью: все представляют себе либо жуликов, либо невзрачных женщин с печалью в глазах и дрожащими голосами, которые будут рассказывать исключительно унылые истории. На самом деле это шайка хохочущих, веселых, жизнелюбивых женщин, которые полны энергии. Блистательные бабы.

m.ru.hellomagazine.com